На станции Зима: как вспоминают Евтушенко жители его родного города. На станции зима родился поэт евгений евтушенко
Евгений Евтушенко читает стихи. 1960-е
1901. В городе идут безостановочные дожди. Уличные канавы и водостоки переполнены. 18 июля на станции Иркутск подмыло дождевыми потоками полотно железной дороги, в результате четыре товарных вагона сползли по насыпи.
1904. В некоторых местах города вывешены 6 ящиков с надписью: «Не пожалейте, господа, опустить в этот ящик папирос или табаку для воинов на Дальнем Востоке».
1910. Вновь открылся после капитального ремонта и реконструкции электротеатр «Гранд-Иллюзион» (бывший «Одеон») А. М. Дон Отелло. Зрительный зал переделан, появились два запасных выхода.
1911. На яхте «Штандарт» Высочайше утвержден устав Иркутского биржевого общества, представленный Восточно-Сибирским отделом Всероссийского общества содействия торговли и промышленности.
1932. На станции родился Евгений Александрович (фамилия при рождении - Гангнус) - советский, русский поэт.
1933. Американский летчик Пост, совершавший кругосветное путешествие на самолете, в 20 часов 35 минут приземлился на аэродроме в Боково. На следующий день в 12 часов вылетел в Хабаровск.
1938. ОблОСВОД и комсомольская организация Иркутского университета организовали комбинированный шлюпочно-автомобильный переход по маршруту Иркутск - Качуг - - - Заярск - Макарьево - Иркутск. В переходе участвуют 10 студентов. Командир П. М. Кельман, политрук К. А. Потапов.
1939. В саду им. Парижской коммуны состоялось большое народное гуляние, посвященное Всесоюзному дню физкультурника. В программе концерт, показ кинофильма и аттракционы.
1945. Скончался в Ленинграде известный краевед, этнограф, фольклорист, бывший профессор Иркутского университета Георгий Семенович Виноградов.
1950. Принята в эксплуатацию первая очередь каменных трибун стадиона «Авангард» на 7,5 тыс. зрителей, построенных вместо сгоревших в 1943 г. деревянных. Автор-архитектор Д. Гольдштейн. Стадион включает административно-спортивные помещения, гостиницу, кафе-столовую.
1958. На предприятиях, в организациях, научно-исследовательских учреждениях начались массовые митинги протеста против вооруженной агрессии США и Великобритании в Ливан и Иорданию, с требованием вывода вооруженных сил агрессора.
1961. Произошла большая авария на газовой газгольдерной установке по ул. Марата, 9-11, питавшей окружающие дома бытовым газом. В результате газ проник в подвалы домов и привел к загазованности подвальных помещений, создав взрывоопасную ситуацию. Сильнее других пострадали находившиеся в усадьбе № 11 бараки, в подпольях которых сконцентрировалось особенно большое количество газа. Было принято решение: выселить всех жильцов из бараков, которые затем снести; вырыть на месте бараков большой котлован для скорейшего испарения газа.
1989. В МНТК хирургии глаза сделаны первые 54 операции. Первую операцию у первого пациента - П.Н. Чупина - сделал микрохирург С.А. Алпатов.
1999. Примас Польши (глава Польской римско-католической церкви) кардинал Ю. Глемп освятил крест и площадь Кафедрального католического собора Непорочного Сердца Божией Матери.
Когда мы в день смерти Евгения Евтушенко приехали в иркутский город Зима, было 15 градусов тепла, а через несколько часов, когда мы уезжали, землю уже покрыл снег, словно под строки родившегося здесь поэта.
Идут белые снеги,
как по нитке скользя…
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя…
"Солидный град районный"
Есть несколько версий того, откуда произошло название селения на берегу Оки. Мы выберем одну: "зам", "зама" - по-бурятски "путь", "дорога". Жизнь поэта оборвалась в США, а начиналась она именно здесь - на станции Зима Транссибирской магистрали. Это место Евтушенко всегда считал особенным, благословенным, гордился тем, что смог стихами и поэмами прославить его на весь мир. Зная, как много для него значила Зима, страшнее всего было приехать сюда, когда известие о смерти поэта уже докатилось из-за океана до сибирской глубинки, и не услышать никакого отзвука. Или еще хуже - услышать неискренние слова, увидеть наигранное горе: сам Евтушенко всегда считал лицемерие главной бедой человечества.
Старинная городская застройка, деревянное кружево где-то покосившихся, где-то еще совсем бодрых домишек, уютный дым из печей.
Зима - солидный град районный,
а никакое не село.
Мы вышли у центральной площади, где когда-то на выступления своего земляка собиралась не одна тысяча людей. На соседней автобусной остановке под холодным ветром переминались с ноги на ногу несколько человек. Если нужно пережить разочарование, хотелось пережить его быстрее. Спросить прямо: "Умер великий поэт, сын этой земли. Есть ли вам дело до этого?" Услышать холодное, как ветер, "нет" - и уехать быстрее. Нелепо начинаю разговор с "Вы знаете?.."
Ну знаю. А вам-то что? - грубовато отвечает пожилая женщина.
Пытаюсь понять, что Евтушенко значил для своих земляков.
Ушел человек, который всегда о нас думал и многое для нас сделал. А понятно вам или нет - это уж вам решать.
Подошел автобус. Успеваю узнать, что женщину зовут Людмила Анатольевна и что в ту же школу, что Евтушенко, она пошла как раз в тот год, когда он уезжал из Зимы (в 1944 году семья переехала в Москву), а потом не раз виделась с ним на встрече выпускников. Уточнить, чем именно живший за рубежом поэт мог помочь маленькому городку, уже не получится: двери захлопнулись, автобус уехал.
Прижизненный музей
Дом-музей поэзии находится в квартале от центральной площади. К сожалению, родной дом, где жила семья геолога и поэта-любителя Александра Гангнуса и актрисы Зинаиды Евтушенко, переехавшая в Зиму с двухмесячным Женей, не сохранился. Но цел этот, где жили дядя и тетя и где Женя проводил много времени. Усадьбу (не без финансовой поддержки поэта) отреставрировали в 2001 году и, конечно, стали называть музеем Евтушенко - прижизненным.
"Жить и жить бы на свете, да, наверно, нельзя…" Вот цветастая - как любимые им пиджаки и рубашки - скамейка. Вот сцена под открытым небом, которую заботливо перестроили в 2015-м, когда Евтушенко был здесь в последний раз, во время своего российского турне.
"Раньше она была высокая, Евгений Александрович болел уже. Перестроили к его приезду, чтоб удобнее было подниматься", - успевает рассказать нам сторож Сергей Иванович.
В Зиме о том, что не стало "хозяина" музея, сторож узнал, наверное, первым: позвонили в час ночи "то ли из Москвы, то ли из самой Америки". Говорит, цветы к музею начали приносить рано утром. Молодежь тоже приходит - просто молча гуляют по усадьбе. К ручке входной двери аккуратно примотаны зеленой изолентой красные гвоздики - ведь нашли же зеленую, под цвет стебельков! Сергей Иванович делится своими личными впечатлениями о Евтушенко - здесь, в Зиме, они есть почти у каждого.
Счастливее Пушкина
Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня...
Евтушенко говорил, что он счастливее Пушкина, потому что может "поцеловать директора своего музея". Мы ждем заведующую музеем, сделавшую счастливым великого поэта.
Лидия Евинова появилась в воротах усадьбы в черном атласном костюме и кружевном платке в контраст белому как снег лицу. Под руку ее вел статный пожилой мужчина с медалями на пиджаке. Сложно поверить, но совсем не похожий на 90-летнего старика Валентин Смолянюк действительно ветеран Великой Отечественной, "на пять лет старше Жени". Знакомы с тех пор, когда такая разница в возрасте была существенной.
"В 15 лет я устроился художником-оформителем в местный кинотеатр, рисовал афиши, а мальчишки мне помогали. Среди них был Женя. Я пускал его с друзьями во время киносеанса посидеть за экраном - так они смотрели "обратное" кино, про которое он потом где-то напишет", - вспоминает Валентин Григорьевич.
Молча усаживаемся за круглый стол в по-деревенскому уютной, жарко натопленной комнате музея. Евинова ничего не говорит, но и так понятно: точно так же за этот стол усаживался поэт, пил чай с лесной сибирской земляникой и черемуховыми пирогами, которых так не хватало в Америке. Чувствую: спроси я что-нибудь сейчас - и у Лидии Георгиевны снова польются недавно остановленные слезы. Старается не плакать, но они все равно предательски выступают.
Валентин Григорьевич вспоминает, как варили уху на речке: "Женя любил сам закладывать рыбу, а Маша (жена Евтушенко. - Прим. ТАСС) ему помогала".
"Конечно, он великий поэт. Но его талант еще и в том, как он проживал каждый момент времени на сто процентов, с полной отдачей. Вот, к примеру, раздает он здесь автографы. Поставить просто закорючку и успокоиться он не может: обязательно поговорит с человеком, узнает, кем работает, чем живет. И даже в этом коротком разговоре успеет отдать ему часть себя. И что самое поразительное: ведь Женя очень болел, когда был здесь последний раз, но запал энергии, любовь к жизни, как светились его глаза - все было точно таким же, как раньше, ничего не выдавало болезни".
Молились и ждали
"Здесь, во дворе, его энергией собиралось столько народу - не то что присесть, яблоку негде было упасть! И Маша скромно сидела где-то на ступеньках. И мы все переживали: как же, жена нашего поэта - и где-то на ступеньках сидит! А ей, говорит, ничего, и так все нравится, - включается в разговор Лидия Георгиевна, к лицу которой после стакана черного чая (на станции Зима его пьют в подстаканниках) вернулся румянец".
Она открывает фотоальбом, который готовили к 85-летию Евгения Александровича. Вот сплав по сибирским рекам с иркутским журналистом Леонидом Шинкаревым, а вот 1990-е годы, Евтушенко со своими студентами в США, где преподавал историю русской литературы и русского и европейского кино. Каждое фото по старинке наклеено на бархатистый картон. Листы еще слегка влажные: их клеили накануне до позднего вечера. Знали, что Евтушенко плохо, но все равно молились и клеили. И иконку показывает - лик святого Пантелеймона. На обратной стороне написано дорогой рукой: "Это святой нашей семьи. Пусть хранит тебя, Лида".
Верил ли в Бога? Как мог не верить поэт, писавший "Дай бог быть богом хоть чуть-чуть, но быть нельзя чуть-чуть распятым". Лидия Георгиевна встает из-за стола, читает несколько четверостиший и прибавляет: "Вот он носил бабушкин крестик, но всегда говорил, что крест должен быть внутри!"
Дверь иногда поскрипывает, за круглым столом людей становится все больше - сотрудники музея, библиотеки, местные поэты. На вопрос, много ли в Зиме поэтов, ответить не могут: как узнать, сколько это - много, а сколько - мало. Начинают перечислять и диву даешься, особенно когда слышишь про совсем молодых авторов. Сходу называют с десяток имен, все печатаются, и это при том, что в самой Зиме всего-то 30 тысяч жителей.
Председатель местного литературного объединения Наталья Якимова переехала сюда 40 лет назад, еще школьницей.
"Бабушка сказала мне тогда, что здесь жил великий поэт. В эту минуту я что-то почувствовала внутри, и стали рождаться стихи", - признается она.
Такие беседы, как и сама жизнь, заканчиваются тогда, когда кажется, что так много еще нужно сказать. В ней поставил точку снег, заставивший собираться в обратный путь. Провожали, как положено, всем миром. Выйдя за ворота усадьбы на пустую улицу, Лидия Григорьевна целовала всех на прощанье под белыми хлопьями:
Так всегда делал Евгений Александрович. Никогда не уезжал, не расцеловав всех!
Евтушенко любил эту землю и она ответила ему взаимностью, рифмуя его талант с жизнью дорогих сердцу земляков.
Екатерина Слабковская
«Нас мало. Нас, может быть, четверо…» — звук 1960-х. Он ушел последним из этой блистательной четверки 1960-х, четверки поэтов стадиона «Лужники», четверки Политехнического, четверки, сотрясавшей стихами Триумфальную площадь у бронзовых штанин Маяковского. Роберт Рождественский—Андрей Вознесенский—Белла Ахмадулина… А 1 апреля 2017 года в США умер Евгений Александрович Евтушенко.
Эпоха 100-тысячных тиражей поэтических книг, эпоха «оттепели», гудевшая от споров нового поколения. Эпоха СССР с 7—8-классным образованием (так было в конце 1950-х), отчаянной бедности граждан, изношенности и неустроенности пространства, великих надежд. И блистательного поколения «детей войны», вломившихся в послесталинскую Россию — в физику и лирику. Они проросли везде — от Академгородка до «бульдозерных выставок». Они несли последнюю, еще молодую (как они сами) надежду на воплощение советской утопии. И Евтушенко, конечно, был их голосом. И шире всех в этой четверке видел страну — с Тверским бульваром, Бабьим Яром и Братской ГЭС. Как единое целое.
Кажется, лучшие его стихи написаны тогда, в 1960-х. Они хлестали щедро. Их одних достаточно, чтоб остаться в русской литературе. Когда-нибудь жестко отобранный (и при этом — очень большой по объему!) том лирики и поэм станет главной памятью о поэте, продолжившем Некрасова и Слуцкого.
Он мечтал сыграть Сирано. Он сам по себе был персонажем истории России ХХ века — и каким. Он блистательно знал русскую поэзию — и его «Строфы века» останутся среди лучших антологий.
…Лет двенадцать назад он зашел в редакцию «Новой». Подтянутый, седой, в синем пиджаке в розовую клетку, с перстнем на пальце. Разговор был блестящий. Конечно, его никто не записал.
Евгений Александрович глянул в мою сторону и, перебив сам себя, спросил:
— А вы, деушка, что в Серебряном веке любите?
— Варвару Малахиеву-Мирович, — мрачно буркнула я.
Остро сверкнул перстень. Еще острей и драгоценней — глаз.
— Хороший выбор… — и с полоборота, не выдохнув, он пошел читать цикл «Монастырское»(1915), который в те годы добывался только в Музее книги РГБ. Явно можно было б назвать ему любое имя…
И тут — как и положено расейской деушке в присутствии Евгения Евтушенко — я действительно рассыпалась, умерла на месте от восхищения.
«Новая газета» поминает Евгения Александровича одним из лучших его стихотворений 1963 года.
Его Россия, его нота, его сольная партия в народе и поколении.
Елена Дьякова
Евгений Евтушенко
«Граждане, послушайте меня…»
Д. Апдайку
Я на пароходе «Фридрих Энгельс»,
ну а в голове — такая ересь,
мыслей безбилетных толкотня.
Не пойму я — слышится мне, что ли,
полное смятения и боли:
«Граждане, послушайте меня…»
Палуба сгибается и стонет,
под гармошку палуба чарльстонит,
а на баке, тоненько моля,
пробует пробиться одичало
песенки свербящее начало:
«Граждане, послушайте меня…»
Там сидит солдат на бочкотаре.
Наклонился чубом он к гитаре,
пальцами растерянно мудря.
Он гитару и себя изводит,
а из губ мучительно исходит:
«Граждане, послушайте меня…»
Граждане не хочут его слушать.
Гражданам бы выпить и откушать,
и сплясать, а прочее — мура!
Впрочем, нет, — еще поспать им важно.
Что он им заладил неотвязно:
«Граждане, послушайте меня…»?
Кто-то помидор со смаком солит,
кто-то карты сальные мусолит,
кто-то сапогами пол мозолит,
кто-то у гармошки рвет меха.
Но ведь сколько раз в любом
кричало и шептало это же начало:
«Граждане, послушайте меня…»
Кто-то их порой не слушал тоже.
Распирая ребра и корежа,
высказаться суть их не могла.
И теперь, со вбитой внутрь душою,
слышать не хотят они чужое:
«Граждане, послушайте меня…»
Эх, солдат на фоне бочкотары,
я такой же — только без гитары…
Через реки, горы и моря
я бреду и руки простираю
и, уже охрипший, повторяю:
«Граждане, послушайте меня…»
Страшно, если слушать не желают.
Страшно, если слушать начинают.
Вдруг вся песня, в целом-то, мелка,
вдруг в ней все ничтожно будет, кроме
этого мучительного с кровью:
«Граждане, послушайте меня…»?!
В 60-70-ые годы он собирал полные залы поклонников и читал стихи. Поэт был невероятно популярен, его проникновенные слова западали в душу. Благодаря Евтушенко миллионы людей узнавали и о Братской ГЭС , и о Байкале , и о малой родине поэта – железнодорожной станции с названием Зима . Там он родился и вырос. Туда приезжал в 2015 году, как оказалась, в последний раз. «Я возвращаюсь в Сибирь не как гость, а как ее благодарный сын»,- говорил в одном из интервью Евтушенко.
А вот и те самые стихотворения и поэмы о сибирских просторах, каждая строчка которых пропитана любовью в родине. «Комсомолка» публикует отрывки из бессмертных произведений.
«Станция Зима», поэма
Простились, и, ступая осторожно,
разглядывая встречных и дома,
я зашагал счастливо и тревожно
по очень важной станции -
Я рассудил заранее на случай
в предположеньях, как ее дела,
что если уж она не стала лучше,
то и не стала хуже, чем была.
Но почему-то выглядели мельче
Заготзерно, аптека и горсад,
как будто стало все гораздо меньше,
чем было девять лет тому назад.
И я не сразу понял, между прочим,
описывая долгие круги,
что сделались не улицы короче,
а просто шире сделались шаги.
Здесь раньше жил я, как в своей квартире,
где, если даже свет не зажигать,
я находил секунды в три-четыре,
не спотыкаясь, шкаф или кровать.
«Я сибирской породы… »
Я сибирской породы.
Ел я хлеб с черемшой
и мальчишкой паромы
тянул, как большой.
Раздавалась команда.
Шел паром по Оке .
От стального каната
были руки в огне.
Мускулистый,
лобастый,
я заклепки клепал,
и глубокой лопатой,
как велели, копал….
«Опять на станции Зима»
Зима! Вокзальчик с палисадом,
деревьев чахлых с полдесятка,
в мешках колхозниц поросята…
И замедляет поезд ход,
и пассажиры волосато,
в своих пижамах полосатых,
как тигры, прыгают вперед.
Вот по перрону резво рыщет,
роняя тапочки, толстяк.
Он жилковатым носом свищет.
Он весь в поту. Он пива ищет
и не найдет его никак….
«Родной сибирский говорок»
Родной сибирский говорок,
как теплый легонький парок
у губ, когда мороз под сорок.
Как омуль, вымерший почти,
нет-нет, он вдруг блеснет в пути
забытым всплеском в разговорах.
Его я знаю наизусть.
Горчит он, как соленый груздь.
Как голубика- с кислецой
и нежной дымчатой пыльцой.
Он как пропавшая с лотка
черемуховая мука,
где, словно карий глаз кругла,
глядишь, - и косточка цела.
Когда истаивает свет,
то на завалинке чалдоночка
с милком тверда, как плоскодоночка:
«Однако, спать пора - темнеет…»
«Ты за мною, Байкал»
Ты за мною, Байкал,
словно Бульба Тарас за Остапом,
Если сети ты рвешь
И, поднявшись, кудлато, горбато,
«Слышишь сынку?» - ревешь,
отвечаю тебе: «Слышу, батько!»
В небоскребы втыкал
я, немножно озороватый,
твое знамя, Байкал, -
словно парус - кафтан дыроватый.
К твоим скалам, Байкал,
Не боясь расшибиться о скалы.
Я всегда выгребал -
беглый каторжник славы.
Без тебя горизонт
быть не может в России лучистым.
Если ты загрязнен,
не могу себя чувствовать чистым.
Словно крик чистоты
Слышишь сынку?»
«Братская ГЭС», поэма
Не буду говорить, что сразу юность -
ах, ах! - на крыльях радости вернулась,
но я поехал строить в Братске ГЭС.
Да, юность, мальчик мой, невозвратима,
но посмотри в окно: там есть плотина?
И, значит, я на свете тоже есть.
«Сватовство»
Сорок первого года жених,
на войну уезжавший назавтра в теплушке,
был посажен зиминской родней
на поскрипывающий табурет,
и торчали шевровых сапог
еще новые бледные ушки
над загибом блатных голенищ,
на которых играл золотой
керосиновый свет.